 |
 |
|
|
Чтобы правильно ответить на вопрос о том, следует ли организаторам «Стратегии — 31» договариваться с властью, нужно рассмотреть несколько неизбежно возникающих здесь логических «развилок».
Первая «развилка» - в чем состоит цель Стратегии? Вариантов, по сути, два:
1) во что бы то ни стало беспрепятственно митинг (серию митингов) в конкретном месте и в конкретное время, или
2) добиться от власти неукоснительного соблюдения права граждан на проведение мирных собраний, гарантированного статьей 31 Конституции а также международными обязательствами Российской Федерации.
Я думаю, что по поводу этой дилеммы среди всех «фракций» участников стратегии существует консенсус (по меньшей мере, на словах) — целью является не конкретная акция, а отстаивание права на свободу собраний, как такового.
Далее уже встает основной вопрос — возможны ли на этом пути компромиссы с властью? Полагаю, что универсального ответа здесь нет — позиция зависит от самоидентификации отвечающего. Если Вы политик, то думаю, такие компромиссы для Вас возможны и допустимы. Ибо политика, по сути — искусство возможного, искусство компромисса. Я бы посчитал совершенно приемлемым, если бы на такой компромисс пошел, скажем, Эдуард Лимонов, ибо он всегда позиционировал себя в качестве политика. Первичная цель любого политика — приход к власти или (и) ее удержание. И на этом пути компромиссы и договоренности с действующей исполнительной властью могут, в определенных обстоятельствах, быть весьма действенным инструментом.
Другое дело, если Вы позиционируете себя как правозащитник: ведь подлинное право вне политики, над политикой, оно само — граница политики, как любит повторять Сергей Адамович Ковалев. У правозащитника и цель совершенно иная, чем у политика — защита общественного интереса, или, иными словами - защита прав неопределенного круга лиц. В данном конкретном случае — права каждого человека, законно находящегося на территории РФ, беспрепятственно проводить мирные собрания. Ключевым словом здесь является «право».
Права человека, в соответствии с общепринятой доктриной — это некие свойства, объективно принадлежащие индивиду просто по факту его рождения человеческим существом, или, как это происходит с политическими правами — по факту достижения определенного возраста и наличия гражданства того или иного государства. Разумеется, использование тех или иных прав может быть ограничено в определенных обстоятельствах в интересах общества. Так, преступник может быть лишен личной свободы по приговору суда. Но, одновременно, пользование тем или иным правом не может быть обусловлено чьим-либо предварительным и произвольным разрешением или запрещением. Иначе право перестает быть самим собой, превращаясь из объективно присущего человеку качества в милость, произвольно дарованную другим человеком. В то, что можно произвольно дать, а можно так же произвольно и отнять, либо не давать вовсе. Короче говоря — в подарок.
С этой точки зрения реализация конституционных прав и свобод для правозащитника не может являться предметом торга или компромисса ни с исполнительной властью, ни с какими либо другими лицами. В противном случае защита права превращается в определенный род попрошайничества или, в лучшем случае, торговли. Я не говорю, что торговать и просить милостыню — дурно. Я лишь настаиваю, что эти вполне невинные занятия следует отличать от деятельности по защите прав человека.
Теперь мы подходим к третьей развилке, на которой мы должны отделить правозащитную деятельность от других видов общественной деятельности. Прежде всего — от гуманитарной.
Для того чтобы показать эту разницу, я дам вам пример из жизни. Как-то мне пришлось стать свидетелем жаркой дискуссии между Сергеем Ковалевым и Светланой Ганнушкиной. Предметом дискуссии являлось участие Ганнушкиной в Президентском совете по правам человека. Сергей Адамович говорил примерно следующее: «Заседая в органе, сформированном этой омерзительной и нелегитимной властью, вы, приличные люди, фактически отмываете, легализуете эту власть в глазах приличных людей». «Но зато, — парировала Светлана Алексеевна, — я имею возможность спасать людей. Например, таджикских беженцев-оппозиционеров, экстрадиции которых добиваются на их родине, и которых там ждут пытки и смерть. Хотя бы из нескольких тысяч жертв, которые к нам обращаются, десяток-другой удается спасти». «Вот именно, — говорил Ковалев, — власть берет тысячу заложников и предлагает вам играть по их правилам в обмен на несколько десятков жизней! Вы лишь укрепляете репрессивную систему». «Но каждая жизнь бесценна», — отвечала Ганнушкина.
Кто прав в этом споре? Оба! Потому что Ковалев говорил о правозащитной деятельности, а Ганнушкина — о гуманитарной. Главное — не следует их смешивать. Задача правозащитника — защита незыблемости права, хотя это право может реализовываться и через защиту права конкретной личности. Задача гуманитарной миссии — спасение конкретного человека, его жизни. Ради этого можно вести переговоры с убийцами, маньяками, негодяями, платить взятки военным, полицейским, медикам... Недаром Международный трибунал по бывшей Югославии разрешил сотрудникам самой известной международной гуманитарной организации — Красного креста — не выступать в качестве свидетелей. Ибо спасая жертв войны, Красный крест вынужден договариваться даже с военными преступниками, и свидетельство его сотрудников против последних могло бы подорвать успех будущих гуманитарных миссий.
Когда Аушев вошел в бесланскую школу и договорился с террористами о том, что они отпустят грудных детей с их матерями, он не защищал права человека — это была классическая гуманитарная миссия. Когда Анна Политковская по договоренности с террористами носила в Норд-Ост воду, она не действовала, как правозащитник. В церковном обиходе есть такое слово — «печалование». Церковь печалуется перед властью за тех или иных людей — например, просит освободить узников или облегчить их участь. Это священная миссия, но она ни в коей мере не является правозащитной.
Конечно, в нормальном, цивилизованном, правовом государстве эти виды деятельности вполне могут осуществляться параллельно. Но в условиях авторитарных режимов и диктатур зачастую возникают ситуации, когда между святыми ценностями прав человека и столь же святыми гуманитарными ценностями возникает конфликт. Спор Ковалева и Ганнушкиной — типичный тому пример. И тогда человеку нужно определиться, чем он будет заниматься — защитой прав человека или реализацией гуманитарной миссии. Можно выводить людей на площадь с требованием соблюдения прав человека. Можно «печаловаться» президенту о судьбе тех или иных конкретных жертв. И то и другое важно — но эти виды деятельности вряд ли получится эффективно совмещать одному человеку. В интервью «Московскому комсомольцу» Людмила Михайловна Алексеева, по сути, жаловалась на то, что бескомпромиссная позиция на Триумфальной мешает ей эффективно работать в Президентском совете. Золотые слова...
Итак, если Вы ведете борьбу за власть, или если вы «печалуетесь» перед властями о судьбе отдельных жертв произвола, то любые переговорные процедуры на пути исполнения ваших пожеланий или требований приемлемы. Но если Вы занимаетесь защитой прав человека, то Вам не пристало действовать в рамках таких процедур, которые подрывают эти самые права.
Теперь посмотрим на пресловутый Закон ФЗ 54 "О митингах". Он явно вводит разрешительно-запретительную процедуру реализации права на мирные собрания, наделяет исполнительную власть возможностью произвольно, то есть по неопределенно широкому кругу оснований, разрешать или запрещать мирное собрание в конкретном месте и в конкретное время. И от того, что эта разрешительная процедура стыдливо прикрыта фиговым листком термина "согласование", ее правовой, а вернее — анти-правовой природы не меняет. Эта разрешительно-запретительная процедура противоречит и самой доктрине прав человека, и прямому смыслу формулировок статьи 31 Конституции РФ, и статье 11 Европейской конвенции о правах человека.
Таким образом, любые переговоры с исполнительной властью, допускающие возможность неправового ограничения права граждан на мирные собрания (по персоналиям, типа: «разрешим, но только без Лимонова, Иванова, Петрова, Сидорова», по требованиям, лозунгам, по месту и времени проведения, по числу участников и т.п.) не приемлемы для правозащитников, так как они противоречат доктрине и базовым ценностям прав человека и подрывают защиту этих прав. Что сделает соль соленою, если она потеряет свою силу? Кто защитит права человека, если даже правозащитники, по неким «тактическим» соображениям, готовы отказаться от тезиса об универсальном характере этих прав?
Конечно, можно сказать, что в правовом государстве правозащитники должны добиваться изменения неправового закона через Парламент и Конституционный суд. Однако мы не находимся в условиях правового государства. Парламент в путинской России, по знаменитому выражению его спикера, «не место для дискуссий», а Конституционный суд превратился в приводной ремень кремлевской политики. В наших условиях единственный эффективный способ отмены неправового закона - отказ от его соблюдения в рамках стратегии гражданского неповиновения. Точнее от соблюдения его неправовых норм. Уведомление же властей о предстоящем мероприятии, конечно, может подаваться. Мы должны поступить с 54-ФЗ точно так же, как поступил Ганди с Соляным законом.
Такой стратегий гражданского неповиновения и является Стратегия — 31. Мы добиваемся всего лишь безоговорочного соблюдения права на мирные собрания всюду, всегда и для всех, без каких-либо дискриминационных ограничений. Не больше, но и не меньше. Мы не должны просить у власти того, что положено нам по закону. Мы даже не будем этого требовать. Мы просто возьмем наши права.
Станислав Дмитриевский
Тезисы выступления на конференции "Стратегия-31: Надо ли договариваться с властью?"