 |
 |
|
|
Пускай эта рецензия послужит поучительным экскурсом-размышлением над историей общественной мысли в России в самые мрачные её минуты. Сама книга вместе с её писателем представляются мне спорными, но с документальной точки зрения она может быть и полезной как взгляд со стороны, как наблюдение.
Стоит ли её читать, каждый вправе решать для себя сам. Правда и то, что эта книга враждебная; правда и то, что ценность её была преувеличена на волне антисоветского помешательства на западе, а позже и у нас. Однако, это не говорит в пользу либералов, потому что только невежественный читатель может провести параллели Бунина с либералом. Для них и "Котлован" Платонова — антисоветская книга.
Но нас не должно волновать ни то, как интерпретирует эту книгу либералы, ни то, что думал о её содержании Бунин.
В 1921 году Ленин прочитал сатирический роман Эренбурга "Невероятные похождения Хулио Хуренито" и нашёл его циничным и иронизирующим над советской властью. И всё-таки книга ему понравилась, оказавшись занимательной и в некотором смысле поучительной. Так вот, только мы вправе делать выводы и совершенно не обязаны принимать на веру всё, о чем пишет Бунин. Напротив, чем выборочнее мы будем, тем больше для нас будет пользы.
Читая "Окаянные дни" — книгу, состоящую из дневниковых записей Бунина, — понимаешь, как мало изменилась та часть русского народа, о которой говорит "общественность". Антибольшевистская позиция Бунина ровно на столько же и антиинтеллигентская.
Ещё вчера большинство из них называли себя патриотами, клялись в верности России, внемлили всем её чаяниям лишь за тем, чтобы литературно рассуждать о человечестве, не видя отдельного русского человека, сочиняя о нём небылицы. Эта "общественность" смотрится в зеркало, рассуждая о народе, и всё хорошее, что она может сделать, — служить одной единственной жажде упрёка в сторону Российского правительства, каким бы оно ни было.
Не будь в России бедствий, тысячи интеллигентов были бы совсем несчастными людьми. Как же, против чего тогда протестовать, о чём писать?
Бунин и сам заражён подобного рода критиканством, только уже против всех. Ни немцы, ни белые, ни красные ему не нравятся: оттого он вовсе не набивается в общественные деятели.
Все смысловые маркеры теряют свой цвет в общем потоке слухов и лжи.
Всепоглощающая тоска от того, что нет ни правых, ни виноватых, однако — смута и вопли всё того же класса, тотальная неуверенность и разжижение общества.
Иной раз ему хочется закричать о том, что русский народ должен объединиться, только вот невозможно сказать одно — вокруг кого или чего.
Автор не может ответить для себя на вопрос о том, что же такое историческая правда. Совокупность событий представляется ему ужасом и ничем больше. Логический тупик старой общественной мысли, которая — на примере самой бунинской литературы — не может широко осмыслить происходящее, оставаясь за шорами.
Из этого сложилось ложное представление о русской революции (якобы появившейся в один момент и вопреки здравому смыслу), потому что тогдашние деятели, описывая её в своих мемуарах, неизменно упаскали всю суть, оставляя свои впечатления в сухом остатке.
Шок и остолбенение — итог тотальной недальновидности русского интеллигента в начале 20 века, мечтавшего о счастливом будущем с разницей только в оттенках этого будущего.
Февраль 1918 года. Вчерашние "сильные мира сего" ждут не дождутся, когда немцы займут Петроград, сами же сочиняя слухи и охотно веря в них.
Ещё в 1918 году по Москве носились слухи, что Ленина якобы убили, а сейчас правит его двойник.
Вакуум заполняется слухами, и мы частенько можем слышать нечто подобное и сейчас. Ничто так не говорит о падении нравов в этом общественном слое, как их охота читать подобные новости.
Информационное пространство без светоча единой идеи превращается в сумрак, в котором, как и в тёмном лесу, может заблудиться каждый.
Игра в жмурки, где русский народ всегда водит, а до него то слева, то справа доносятся глупые "Ау!".
Находясь в этом котле, Бунин становится интересным наблюдателем, просредником между временем и грядущим читателем.
Позиция Бунина (как мыслит её сам автор) — позиция против такого положения вещей в целом. Позиция не против красных или белых, а против уныния, против бессилия, против идиотских дрязг и словоблудия. Позиция бунта — бунта благородного, стоического молчания, если гибель уже необратима. Не быть дураком и не вестись на идиотизм в этих межвременных, общих для либеров и охранителей, хороводах. Позиция отделения сути от чепухи!
Неспособность же сформулировать объединяющую концепцию или проанализировать революцию как итог многовековых преобразований ограничивает "Окаянные дни" в рамках документальной прозы. И именно в наблюдении за русской интеллигенцией, бьющейся в предсмертных конвульсиях и в сопоставлении их с массами лежит задача Бунина.
Русский народ, якобы тёмный и глухой, переживает нестабильные времена куда спокойнее. Нельзя сказать, что это происходит лучшим образом, но поразителен тот контраст в сравнении с богемой и с буржуазией. Русский народ даже в его грубом бунинском воплощении не утрачивает самого важного — того, чего Бунин даже вместе со всей интеллигенцией так и не смог понять. Не смог понять он своего рода направленного движения, способности мобилизоваться и пойти за силой.
"Записки интеллигента, выброшенного на помойку мировой истории" — так можно было бы описать вкратце эту книгу. Что он вообще способен сформулировать (он, плоть от плоти минувшей эпохи!)? На новые вопросы невозможно найти старых ответов, и потому Бунин в сущности — персонаж бессильный, как и вся русская "общественность". Документ гибели целого класса, целого сословия — этим книга представляет собой исторический интерес.
И не менее интересный из этого и из ряда других наблюдений можно получить вывод: как только исчезает чёткая сила власти, то исчезает и чёткая позиция её противодействия — то есть оппозиции. Интеллигенты больше всего зависимы от власти и оттого более темны, чем весь русский народ, за свободу которого первые так боролись. Когда мир этот сменяется на анархию, когда кругом хаос, выясняется, что никто в сущности не знает, куда и зачем идти. В тех условиях, которые сложились более ста лет назад — в условиях самых сумрачных дней гражданской войны — всё совершилось именно так. И вот тогда выясняется, что самый реакционный класс — это просветлённая интеллигенция!
Самые незащищённые от и без неё, они аккумулируют жажду нового узурпаторства в личине освободителя, чтобы ругать новое по старому, чтобы всё вернулось на круги своя. Русский интелигент находит русского царя неминуемо, во все времена.
Немецкие войска, якобы занимающие Петроград, французский броненосец, отплытие которого в Одессе вызывает ужас местных жителей или, может, "еврейские" советы — всё равно, но власть должна быть тотальной.
И только осознавая крепкость этой власти, свободный класс может свободно себя чувствовать и мыслить иные концепции государственного образования. А когда нет власти или способности понять эту власть, у либералов напрочь отбивает чутьё, от чего и к чему двигаться. Природа фарисейства — природа русской интеллигенции.
И сейчас сплошь и рядом — "слепые поводыри", отрицающие, но жаждущие наличия этой "злой и отвратительной власти" больше, чем кто-либо, совсем не способные к настоящей, коренной революции. Российские императоры существовали благодаря боярскому смутьянству, а боярское смутьянство — благодаря тирании русских царей. И если мы говорим о России, о её государственной традиции — о двух ее столпах — то только на их взаимном "стокгольмском синдроме" общественная жизнь в России начинала расцветать буйным цветом. И чем сильнее было это противоречие, тем ярче расцветали русская мысль и русская культура. Николай Первый и Пушкин, Сталин и Мандельштам.
И без власти, которую так ругают либералы, они же и погибнут первыми, и всё, что они так любят, всё, что они так ненавидят, исчезнет вслед за ними.
Дмитрий Каляев