 |
 |
|
|
Будучи в конце 90-х российским представителем в штабе международных миротворцев в бывшей Югославии, я спросил у американского офицера, на чьей стороне воевали его предки в их Гражданской войне. Вопрос вызвал у собеседника замешательство. Тогда я скорее позавидовал американцам: свою войну они, как мне тогда показалось, внутренне «изжили» и на том забыли - не то, что мы! (Во что это выльется два десятилетия спустя: движение BLM, снос памятников и прочее, в те годы вообразить было трудно). Ну а потом в Карелии я услышал историю, показавшуюся мне отправной точкой в осмыслении этой символической темы. Собственно, с этого всё и началось.
Дело было, якобы, так: в середине 1919 года в семье командира чекистского отряда, действовавшего в районе Петрозаводска, случилась беда. Состояние его беременной жены оказалось таковым, что вопрос встал не столько о рождении ребёнка, сколько о спасении самой женщины. Но происхождения она оказалась не простого. Её родственник (возможно, даже брат), будучи опытным военным медиком, служил у белого генерала Миллера. Служил, скорее всего, неподалёку - в Северной, ныне Архангельской губернии-области. Мужу-чекисту удалось через посыльного попросить его приехать под гарантию возвращения, так сказать, к месту службы. Медик-белогвардеец согласился, но с условием. Оно состояло в том, чтобы «обменять» свой визит на другой. Речь шла тоже о враче, знакомом белогвардейцу по Первой мировой. Со слов рассказчика, ссылавшегося на потомков «красного» врача, его архангельский коллега сказал приблизительно так: «У меня в штабе - бушует цинга. А у вас в Петрозаводске есть еврейчик - вот бы нам его! (возможно, потому, что он - стоматолог). Так что давайте: я - к вам, он - к нам». Так и сделали. Насколько «стоматолог» помог «белякам», неизвестно. А в Петрозаводске в 1919 году появилась новая жизнь… И маму спасли.
Далее я узнал про ещё одно событие, также имеющее отношение к гипотетическому красно- белому компромиссу. Речь идёт о командировании адмиралом Колчаком своего доверенного лица для выработки общего подхода к Финляндии. Смысл подобной координации мог состоять в исключении финнов из гражданской войны в России. Было упомянуто даже имя этого посланца - штабс-капитан Лобанов или Лобачов.
Сотрудники Омского центра изучения Гражданской войны сказали, что документов, сколько- нибудь её подтверждающих, у них нет. Однако позднее, общаясь с парижскими потомками видных белогвардейцев, я пытался собрать хотя бы намёки на то, что случаи красно-белого примирения всё же были. Так вот: один из самых сложных моих собеседников - внук адмирала Колчака - Александр Ростиславич при весьма скупых и неохотных семейных воспоминаниях как ни странно признал, что слышал, по меньшей мере, о попытках деда найти общий язык с красными по поводу Финляндии. Но на прямой вопрос, откуда он об этом знает, ответа я не получил. И запланированная книга о попытке компромисса между красными и белыми не появилась.
При этом мои парижские «искания» существенно дополнили представления о событиях 100-летней давности. Мне особенно помогли князь Дмитрий Шаховской, упомянутый Александр Колчак-внук, прямые и «отдалённые» родственники генералов Дроздовского, Кутепова, Маркова, Барковского… Этот список можно продолжить, но отношения между потомками «бывших» сплошь и рядом нетерпимые. Прямо с порога мне адресовали вопрос: кто рекомендовал мне того или иного собеседника, кому и с каким вопросом я намерен позвонить ещё?
После многих встреч и разговоров картина представляется пёстрой и двусмысленной. По общему впечатлению, почти никто, по крайнем мере, из моих собеседников не забыл об «отеческих гробах». Не забыл, несмотря на нерусские фамилии (реже - имена), не только акцент, но и «примесь» французских слов. Память сохранила трогательные реплики: «Послушайте, как внук говорит по-русски. Мы его в воскресную (православную) школу с 5 лет возим - 70 километров в одну сторону…» Кстати, о русском языке. В парижском обиходе он отличается от привычного нам некоторыми лексическими и экспрессивными особенностями: «стояли дождливые погоды», «глупоразмётанные силы», «одночревый полубрат», «отработники» (временные рабочие), «нечестие»…
Записал я и несколько пословиц, тоже непривычных, но примечательных: «мать и в белой, и красной юбке всё же мать», «воробей, родившийся даже в конюшне, всё равно не станет жеребёнком». Характерны также исторические анекдоты: вернувшийся в СССР обещал фотографией рассказать, как его приняла советская власть - «Если стою, значит, хорошо, если сижу - плохо». Прислал фотографию, а он - лежит!» И ещё характерная деталь. Описывая события после 1917 года, некоторые собеседники вели себя так, словно Колчака расстреляли вчера и на их глазах…
Историю Гражданской войны многие знают, но, почти всегда со своей позиции: «белые побеждали, но за большевиками стоял сначала кайзер, потом - Лондон». Здесь же - не забытые, прежде всего, эмигрантские подробности жизненного пути «бывших»: «три года носил туши на скотобойне. А ведь - полковник гвардии!..»
Показывали семейные архивы. Самое удивительное то, что Родине они, по- видимому, не интересны: «помню, давным-давно приезжал один ваш поэт, интересовался. С фамилией, кажется, Преображенский» - «Может, Рождественский?» - «Да, да, Рождественский… Съездите в Ниццу - там был самый большой архив - выпускников Царскосельского лицея. Правда, что с ним сейчас, не знаю. Старики-то ушли»…
В подтверждение связей с Россией вспоминали тех, кто уже в последние годы обзавёлся в ней квартирами (но пока не переехал!) Объяснение типовое: «исламский фактор». Из-за чего «Париж - toujours est sous les sirenеs de la police (всё время под полицейскими сиренами)». Поэтому: «раз «тётя Хая» съехала с Батиньоля, значит, совсем беда!»
Бескомпромиссное неприятие советской власти в различной степени распространяется и на сегодняшнюю Россию: «зачем посол Орлов (в 2008-17 гг.) пригласил нас (в то же посольство) под барэльеф вашего… (далее - полуприличное прозвище Ленина)?» «Знаете, что сказала Татьяна Маррэт (известная экскурсовод по русскому кладбищу в Сент-Женевьев-де-Буа) вашему Путину в 2000 году? - «Покайтесь!»
Всем поколениям эмигрантов присущи многочисленные расколы, отсюда и взаимное недоверие потомков. Они берут начало как в гражданской (даже германской) войне, так и дальнейших жизненных перипетиях. Общее место - разделение на монархистов и немонархистов (тех же кадетов и не вполне понятных «республиканцев»), на приверженцев того или иного «дома Романовых» - сторонников великого князя Николая Николаевича (таксистами и на прочих «чистых должностях» работали, якобы, по его протекции) и его конкурентов, на «настоящих галлиполийцев» и остальных - более «везучих». Наконец, на «французских» и прочих эмигрантов. Даже на приверженцев двух «конкурирующих» литературных подходов – Владимира Набокова (который «не скучал по родине») и Бориса Зайцева.
Скажу больше: пресловутый классовый раскол распространился и на послереволюционных эмигрантов. По воспоминаниям их потомков, большая часть белогвардейцев была представлена выходцами из низовых сословий - не выше мещан и разночинцев. Поэтому их мало что связывало с «высокоблагородиями», тем более, теми, кто ещё выше. Более того, немалая часть эмигрантов из армейской среды в Гражданской войне по сути не участвовала, уехала из России в начале 1918 года.
Даже лидеров Белого движения их потомки оценивают часто с «разнесённых» сторон: «настоящие» (как погибшие Дроздовский и Марков) и «мемуарные», многие из которых якобы «работали на красных». Некоторые гипотезы-суждения отдают примитивом: «Гражданская война началась с ареста Корниловым государыни» или «Деникин занимался не армией, а своей женой, а Колчак - любовницей».
В то же время: «настоящие белогвардейцы» не приемлют работавших на Гитлера «коллаборационистов», а также «власовцев», которые «неправдиво приравнивают» себя к послереволюционным эмигрантам. Возвращение Крыма, впрочем, в Париже в основном поддерживают, что даёт надежду консолидировать все патриотические силы, в том числе, в ближнем и дальнем зарубежье.
Борис Подопригора