АПН Северо-Запад АПН Северо-Запад
2009-01-16 Вадим Штепа
Новая парадигма регионализма

В самом конце прошлого года в петрозаводском клубе «Полигон» состоялось прелюбопытное событие без строгого деления на «официальную» и «неофициальную» часть, они просто перетекали друг в друга. Оно и в прессе называлось по-разному: кто-то именовал его съездом организации «Nuori Karjala» («Молодая Карелия»), сопровождавшимся концертом, а кто-то этно-вечеринкой «Ropivo»(«Костер»).

Karjala может быть Nuori

Об этом характерном стирании границ мы еще поговорим, а пока вкратце остановимся на деятельности этой молодежной организации. Создана она была еще 15 лет назад группой творческой, преимущественно студенческой молодежи из разных городов Карелии, озабоченной сохранением карельского, финского, вепсского языков и культур в республике, их участием в общественной жизни. Именно этим во многом и создается региональная уникальность Карелии.

Однако в последние годы происходит нечто совершенно обратное – к примеру, финские надписи в Петрозаводске остались только на зданиях правительства и Национального театра. Даже в советские годы они были повсюду, наряду с русскими, а теперь исчезли. Хотя подобная «имперская» русификация не идет на пользу и самим русским, поскольку таким образом расплывается и теряется собственно русская идентичность…

Впрочем, организация вовсе не пытается как-то «противопоставить» себя доминирующему языку, но – развивает традиционное северное культурное многообразие, которое иные «вертикальщики» хотели бы нивелировать. На сайте «Nuori Karjala» говорится (и исполняется, в отличие от некоторых «общероссийских» структур, только декларирующих то же самое): «В работе организации могут принимать участие все люди, независимо от национальной принадлежности, политических пристрастий и вероисповедания». Да, вот она такая – северная свобода!

Главным «магнитом», притягивающим молодых людей в организацию, является живой интерес к карельской культурной и региональной специфике, который, как правило, высок у всех родившихся на этой земле, без «паспортных» ограничений. Однако и сама эта специфика – не есть нечто исторически застывшее, нуждающееся лишь в «сохранении». За 15 лет работы в организации сменилось целое поколение активистов – и молодежь привнесла свои, новые ритмы.

«Ритмы» в буквальном смысле – если еще несколько лет назад «Nuori Karjala» сосредотачивалась в основном на историко-просветительской деятельности (издание литературы на местных языках, проведение традиционных карельских праздников и т.п.), то в прошлом году она осуществила вторжение в пространство современной поп-культуры. Созданная ими девичья электронно-танцевальная группа «Anna Tulla», поющая на различных диалектах карельского языка, сразу «зажгла» дискотечную публику, привыкшую к стандартным диджейским сэмплам. Тем самым был взломан один распространенный стереотип – о различии и даже противоположности национально-культурных движений и популярного масскульта. «Nuori Karjala» просто вышла за рамки «консервативного гетто», с которым обычно ассоциируются сторонники национальных культур, а точнее – перешла от сугубого сохранения культуры к ее созданию в новых формах.

Собственно, всякая национальная культура жива лишь настолько, насколько свободно она может экспериментировать со своими внешними формами и тем самым – создаваться всякий раз вновь. Проповедники же неких «раз и навсегда данных» исторических правильностей на деле лишь умерщвляют собственную культуру, превращая ее в пыльный памятник самой себе…

Впрочем, полноценный выход за пределы «консервативного гетто» молодые карельские экспериментаторы совершат лишь в том случае, если их творчество будет иметь не узкоэтнический, но общерегиональный характер. Ставка на сугубо этническое творчество («Anna Tulla» поет только на балто-финских языках) с неизбежностью превращает этот проект в некую «культурную резервацию», тогда как создание новой карельской культуры требует большего языкового многообразия. Классикой уже стали такие знаменитые фолк-команды, как «Myllärit» и «Sattuma», в творчестве которых легко и гармонично переплетаются карельские, финские и русские песни, чем как раз и передается уникальная идентичность Карелии. Кроме того, с включением русских песен в свой репертуар «Anna Tulla» проще нашла бы своих фанатов среди широкой дискотечной публики, на которую она ориентируется, но которая в целом все же не владеет коренными языками республики.

Кстати, не надо бы забывать, что русский язык в Карелии – тоже коренной, правда не в его «общеимперской» версии, а в образе заонежских и поморских диалектов, восходящих к новгородскому наречию. Нынешний Петрозаводск стоит на землях Обонежской пятины Новгородской республики. Синтез этих древних диалектов с электронно-танцевальной музыкой мог бы дать неожиданный культурный эффект!

Однако в массовом сознании национальная и современная культуры еще все же разделены. Сторонникам первой свойственно жаловаться на «забвение традиций», вместо того, чтобы делать свои проекты популярными и даже модными. Но постепенно границы все же стираются – и такие первые ласточки, как «Anna Tulla», внушают оптимизм.

Анализу этих «разделяющих» стереотипов и проектам их (пост)современного синтеза посвящается «широко известная в узких кругах» философская разработка Алексея Никольского и Сергея Чумичева «Новая цивилизационная парадигма». Мы лишь попытаемся ее несколько конкретизировать в регионалистском ключе.

«Пересекайте границы, засыпайте рвы!»

Этот тезис Лесли Фидлера, высказанный, кстати, ровно 40 лет назад, и относившийся тогда скорее к сфере литературного постмодернизма, сегодня выглядит весьма актуальным и в буквальном смысле – с точки зрения динамики регионалистских движений. В принципе, так это обычно и бывает: креативный концепт опережает реальность, но впоследствии она выстраивается вокруг него, и создается впечатление, будто все происходит «само собой».

Многие прежние исторические, этнические, идейные «противоположности» давно уже диалектически сочетаются. Однако носители «старой цивилизационной парадигмы» по-прежнему упорно их противопоставляют, дезориентируя тем самым современное общество.

Вот, к примеру, в России до сих пор навязывается дуалистическое убеждение, что здесь возможна либо централистская «вертикаль», либо, в противном случае, произойдет полный «развал». Эту точку зрения разделяют и власть, и оппозиция, чем демонстрируют лишь свое имперское единство. Но в постимперском мире мы видим совершенно иную картину. Европейские регионалисты, к примеру, это вовсе не сторонники какого-то «отделения» – напротив, они налаживают прямые взаимосвязи между собой, выстраивая тем самым сеть самоуправляемых субъектов. Так, парадоксальным образом, регионализм выступает именно как объединительная, интегративная доктрина, стирающая множество старых границ, но при этом не громоздящая никаких новых «вертикалей».

Это стирание границ простирается и в сферу этнокультурных взаимодействий. Современный регионализм принципиально мультикультурен, он не имеет ничего общего с некими закрытыми моноэтническими резервациями. Даже в таком экстремальном случае, как Республика Косово, на ее флаге звездами обозначены все этнические общности, и, несмотря на то, что сербы составляют всего около 5% нынешнего населения, сербский является вторым государственным языком, а в правительстве есть сербские министры.

Политика эпохи модерна строилась на принципе «Etat-Nation» («национального государства»), где доминирующая нация подчиняла остальные, низводя их до уровня «этнических провинций». Такая структура существовала в самых разных европейских странах несколько веков – до начала постмодернистского проекта ЕС. Теперь централистские «вертикали» уступили место межрегиональной сети – регионы самых разных европейских стран устанавливают отношения напрямую, и зачастую даже без оглядки на столицы «своих» государств. Разумеется, определенные общие принципы и законы существуют, но они устанавливаются в диалектическом взаимодействии общеевропейских (макрорегиональных) и локальных (микрорегиональных) субъектов. Российские же деятели, призывающие строить здесь некое новое «национальное государство», тем самым зовут нас не в будущее, а в европейское прошлое.

В доктрине мультикультурализма часто видят оправдание банального «смешения всех наций». Однако такого рода ситуация свойственна лишь мегаполисам с естественной для них космополитической природой. Мультикультурализм регионов имеет принципиально иные основы, а именно свободное и самобытное развитие всех населяющих их этнокультурных общностей. Где представители любой их них вправе быть самими собой, не затрагивая интересы других общностей и не опасаясь каких-то обвинений в «национализме и экстремизме». В этой ситуации сам по себе регион становится интегральной общностью, отличающейся от государства лишь тем, что здесь доминируют институты общественного самоуправления, а не какая-то отчужденная от граждан «власть» на машинах с мигалками…

Такой региональный мультикультурализм кардинально отличается от режима нынешней российской «вертикали», которая вообще «ничья». Считать ее «русской» (как иногда делает сама власть – вспомним путинское определение себя с Медведевым как «русских националистов в хорошем смысле слова») весьма затруднительно. Впрочем, «в нехорошем смысле слова» эту власть называют «русской» и многие национальные движения в регионах. Однако русский язык используется имперской властью лишь для искусственной унификации народов России в «единую российскую нацию» (они все еще живут в эпохе «Etat-Nation»), а собственно русская культура разных регионов подавляется так же, как иные национальные. Это точно заметил лидер Карельской региональной организации «Русский Север» Вячеслав Агапитов:

«В Карелии широкой государственной поддержкой пользуются карельские и финские культурные инициативы – и это замечательно! – но богатейший пласт олонецко-заонежско-поморской культуры Русского Севера остается как бы в тени. Вот мы и хотим нашей организацией исправить этот перекос.

- Но от лица русской культуры обычно «говорит Москва»…

-На самом деле, русская культура чрезвычайно многообразна. К примеру, наша, заонежская культура, где происходило вековое сближение и взаимодействие с другими северными народами, весьма отличается от культуры, скажем, Кубани или Сибири. Нашу русскость надо бы выводить из традиции Новгородской республики – где всегда особенно ценилось гражданское самоуправление, да и впоследствии здесь никогда не было крепостного права, которое оказало существенное влияние на среднерусский, «московский» менталитет…»

Авторы вышедшего несколько лет назад в издательстве Висконсинского университета двухтомника «Regionalism in the Age of Globalism» (Стивен Хельшер, Корнелия Ханн и др.) приводят три признака современного регионализма. Во-первых, это «глокализация», термин-неологизм, введенный британским социологом Роландом Робертсоном, и уже вытеснивший в продвинутой академической среде одномерную «глобализацию». Робертсон блестяще доказал, что глобальные интересы и локальные идентичности не только не противоречат друг другу, но напротив – выступают в диалектическом единстве. Глобальные компании вынуждены придавать своей продукции всякий раз локальные имиджи, но с другой стороны, локальные субъекты также стремятся сделать бренды своих регионов глобально узнаваемыми. Таким образом, регионализм в эпоху глобализма не имеет ничего общего с каким-то изоляционизмом, но напротив – выступает как открытая экономико-культурная стратегия, противоречащая порой политике «национальной закрытости», проводимой в столице «своего» государства.

Вторым признаком регионализма выступает явление, которое индийский культуролог Арджун Аппадураи называет «этноскейп». Это динамика различных этнических общностей, которая определяет меняющийся облик региона. К примеру, для Карелии, с ее множеством коренных балто-финских народов (карелы-ливвики, карелы-людики, финны, вепсы, ингерманландцы и т.д.), и, кроме того, включенностью в международную финно-угорскую сеть, изучение этих процессов выглядит особенно актуальным. Кроме того, постсоветские миграции существенно повлияли на этнический облик Карелии – и проблема взаимоотношений коренного населения и диаспор все еще ждет своего решения, без «политкорректных» умолчаний, которые на деле приводят лишь к эксцессам вроде печально памятных кондопожских событий.

И, наконец, третьим признаком, или точнее даже принципом современного регионализма является «включающее различие» (inclusive distinction). В отличие от свойственного прежним формам регионализма и большинству национальных государств принципа «исключающего различия» (exclusive distinction), который противопоставляет разные общности («или-или»), принцип «включающего различия» рассматривает всех жителей региона как равных граждан («столь же, как»). Но при этом не пытаясь их искусственно смешивать – различие (distinction), безусловно, сохраняется, и как раз создает культурное богатство региона. Карелию можно назвать и «Землей Калевалы», и «Русским Севером», главное – что сам регион, его специфическая идентичность становятся общим мировоззренческим фундаментом для его жителей, стирая между ними множество искусственных границ. И на этом фундаменте впоследствии естественным образом возникает региональное гражданское самоуправление.

Именно так и произошло в Великобритании в постимперский период. После столетий насильственного «удержания», официальный Лондон перешел к стратегии «деволюции», т.е. передаче законодательных и управленческих полномочий в регионы. Однако возрождение шотландской и валлийской идентичности и самоуправления привело вовсе не к «развалу острова», но к прямо противоположному результату – его воссоединению на новых началах. Сегодня в Шотландии практически нет сепаратизма именно потому, что она обладает массой собственных политических и экономических инструментов (вплоть до своего парламента и специфического «шотландского фунта»). Подобная деволюция позволила в свое время практически затушить и североирландский пожар. Но если бы лондонские чиновники продолжали насаждать там свою «вертикаль» – он пылал бы до сих пор…

После неоимперской эпохи Буша и США ждут перемен от нового, неожиданного и весьма небанального президента. И только в РФ продолжается имперское рециклирование, вполне сохраняются и даже укрепляются все те же «границы и рвы». Что же за ними?

Контуры посткризисной эпохи

Там вряд ли что-то можно разглядеть, оставаясь в сугубо «политических» рамках. К тому же никакой политики в ее классическом смысле в нынешней России не существует – бал правит кафкиански предсказуемая машина политтехно. Таковы, если угодно, особенности национального постмодерна…

Когда в прошлом десятилетии разрабатывался устав «Nuori Karjala», участники организации романтически внесли туда возможность своего участия в выборах. Однако сегодня вопрос стоит уже не о выборах, но о самом существовании независимых организаций, рискнувших выйти на общественное поприще. Об этом в одной из своих недавних статей пишет лидер «Nuori Karjala», филолог Наталья Антонова:

«К сожалению, мы всё больше сталкиваемся с трудностями, вызванными внедрением в силу нового российского законодательства о деятельности общественных организаций. Ужесточается система отчетности в органах государственной регистрации, все более бюрократизированной становится система работы с органами исполнительной власти республики. Особенно это чувствуется по опыту работы с Министерством по национальной политики и связям с религиозными объединениями республики. Во много раз увеличился объем формальной и бумажной отчетности, что предполагает содержание в общественной организации целой «конторы», которой, естественно, нет. Сожалеем, если такой государственный принцип постепенно будет приводить к затуханию деятельности «небольших» национальных и молодежных организаций, таких как наша».

Однако в этом отражается и общая тенденция: люди действительно все менее и менее интересуются «политикой» в ее прежнем измерении. Никто больше не хочет делегировать свои интересы каким-то многообещающим партиям. Возможно, развитие кризиса вновь поднимет роль политики, но только это будет уже совершенно иной формат, основанный на местном самоуправлении, а не на красивых общероссийских лозунгах «для всех».

С тем, что нас ожидает новый подъем региональных сообществ, согласны многие непредвзятые аналитики. Однако устойчивость этих сообществ в каждом случае будет зависеть от степени разработки уникального регионального бренда, который только и сможет сделать тот или иной регион интересным и своим соседям, и окружающему миру. Этот «зонтичный» бренд синтезирует культурную идентичность и экономическую специфику региона, делая его продукцию глобально узнаваемой.

Особая культурная идентичность региона становится фундаментом его экономики – одинаковый повсюду «вал» дешев, но неконкурентоспособен, поскольку конкурируют на мировом рынке именно имиджи. Но при том, что инвестиции в культуру минимальны по сравнению с экономическими, в результате именно они дают максимизирующий экономический эффект. Так, школа поэта и философа Юхана Вильхельма Снелльмана в Финляндии, существовавшая в XIX веке на весьма ограниченные частные пожертвования, сумела, тем не менее, за несколько десятилетий сформировать новое финское национальное сознание, которое и стало основой последующего экономического взлета этой страны.

Нынешние культурные стратегии в регионах добьются успеха, лишь если стилистически станут современными и популярными, вместо ориентации на «сохранение (или возрождение) прошлого», что еще доминирует в некоторых регионалистских движениях. Этнотуризм, поп-фолк, паблик-арт – все это в постполитическую эпоху выглядит куда более эффективно и привлекательно, чем создание каких-то «партий».

К примеру, Еврорегион Карелия, который создавался 10 лет назад как межгосударственный проект приграничного взаимодействия, но впоследствии, с установлением «вертикали», был свернут, может обрести новое дыхание именно в качестве гражданской творческой инициативы.

Сегодня вновь любят рассуждать о «выходе из кризиса», но этот «выход» никогда не означает простого возвращения к докризисному состоянию. Должна быть видима новая парадигма – хотя бы на уровне проекта. Иначе непонятно – этот «выход» собственно куда?

Вадим Штепа